Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Рассвет едва занимался, когда Петрарка вышел из дома. Воздух, остывший за ночь, сохранял еще прохладу, и роса на траве перед хижиной - так он называл свое жилище - и в саду на листьях деревьев сверкала крупными каплями, словно щедро рассыпанные кем-то алмазы. В утренней тишине пробуждающегося дня отчетливо слышно было журчание быстроструйного Сорга. Временами изумрудную поверхность потока разрывали всплески резвящейся форели. Доносилось пока еще робкое щебетание птиц и блеяние овец. Заголосил петух.

В эти ранние часы Петрарка любил созерцать сельскую идиллию - любовался зелеными лужайками, камышами вдоль берега, скалистыми утесами, громоздившимися по ту сторону Copra. Он наслаждался одиночеством, возможностью бродить на просторе вольным и беззаботным. "Утром на горы свой взор обрати" - вспомнилась строка из медицинского трактата.

В его жизни не раз бывало, когда, утомленный шумом и суетой городов, он скрывался здесь в Воклюзе - Уединенной долине, у истока Сорга, ставшей для него пристанью в море житейских бурь.

Я здесь живу, природой окружен,

и, на Амура не найдя управы,

слагаю песни, рву цветы и травы,

ищу поддержки у былых времен.

Когда-то Гомер, исходив целый свет, остался жить на побережье среди суровых скал и лесистых гор. Так и он, Петрарка, поселился у подножия белоснежной Ветреной горы - самой высокой в округе и заметной издалека. И как его любимый Вергилий, гением не уступавший слепому греку, покинул в свое время Рим и уединился на пустынном морском берегу, где редко кто его навещал, так и он, Франческо Петрарка, бежал, истощенный пагубой, из Авиньона, этого современного Вавилона, и укрылся в заальпийских предгорьях. Здесь источником вдохновения ему служили не струи волшебной Иппокрены, а самый что ни на есть реальный студеный и быстрый Сорг.

Раньше, в молодые годы, в пылу юношеской любознательности, он предпочитал вести скитальческую жизнь. Исколесил Францию, Фландрию, Германию. Тогда у него не было возможности передохнуть, пожить где-нибудь отшельником, убежать от тревог и забот, скрыться от самовластных князей, завистливых вельмож и надменных горожан там, где нет ни обмана, ни наглости, ни подобострастия, а только покой, свежий воздух, солнце, речка, полная рыбы, цветы, леса, зеленые лужайки, пение птиц.

С годами он ничего так не боялся, как возвращения в город, и со все большим восторгом погружался в деревенское бытие, познавая вечную мудрость возделывания своего сада и наконец ощутив себя по-настоящему свободным от мирской суеты. Материально он был вполне независимым. Еще много лет назад, приняв сан, но не став, однако, клириком, он получил возможность пользоваться бенефициями - иметь недурной доход от земельного владения, обеспечивающий безбедное существование.

Солнце еще не появилось, но вот-вот должно было вспыхнуть над белой шапкой Ветреной горы, слегка уже окрашенной розовым светом.

Наступал знаменательный, незабываемый для Петрарки день. Много лет назад таким же апрельским утром он впервые увидел белокурую красавицу с черными глазами. Звали ее Лаура, он встретил ее в авиньонской церкви святой Клары. И этот же день двадцать один год спустя стал роковым: жизнь Лауры унесла беспощадная чума. Так, видно, угодно было Господу Вседержителю. Все эти годы Петрарка пламенно любил эту женщину, хотя она и была замужем, стала матерью одиннадцати детей, и вообще они виделись всего несколько раз, обменявшись лишь мимолетными взглядами. Он любил ее духовной любовью, почитая даму своего сердца образцом совершенства и чистоты, не смея и мечтать о греховном прикосновении.

Древние говорили: всякая любовь начинается от взгляда. Но если любовь созерцателя восходит к его уму, то любовь человека чувственного стремится к осязанию. Любовь первого именуется божественной, второго - вульгарной. Одна вдохновляется Венерой небесной, другая - земной. Вот и Петрарку не раз попрекали земной природой его чувства к Лауре, убеждали, что, если он мог любить только то, что является его взору, значит, он любил тело. Что мог он ответить на это? Только то, что все зависело от целомудрия его возлюбленной. Она осталась неприступной и твердой, как алмаз, и ничто, даже гимны в ее честь, им сочиненные, которые, несомненно, были ей известны и услаждали самолюбие, не поколебали ее женской чести. Так он познал, что любовь есть лютейшая из страстей и что всех несчастней тот, которого не любят. Не это ли и побуждало его к странствиям, ибо перемена мест, следуя Овидиеву рецепту, помогает исцелиться от сердечного недуга. Увы, и странствия не излечили его. Где бы он ни был, куда бы ни заносила судьба, всюду его преследовал лик возлюбленной.

Тогда он решил испытать еще один стародавний рецепт. Отвратить душу от любви помогает новое увлечение. Он не остался анахоретом, напротив, каялся в своей чувственности, которую с молодых лет стремился побороть. Пожалуй, впервые он испытал влюбленность еще до встречи с Лаурой, в те годы, когда учился в Болонском университете. Там он пленился Новеллой д"Андреа, преподававшей юриспруденцию, - не только образованнейшей для своего времени, но и столь прекрасной женщиной, что ей приходилось читать лекции, укрывшись за ширмой, дабы не отвлекать внимания школяров. Случалось ему влюбляться и потом. Как-то из желания увидеть мир и в порыве молодого задора он добрался до берегов Рейна и попал в Кёльн. Город очаровал его не столько великолепным, хоть и незавершенным собором, сколько своими женщинами. Тут мог влюбиться всякий, у кого сердце оставалось еще свободным. И он готов был бы найти среди этого роскошного цветника свою даму сердца, если бы оно уже не принадлежало другой. Чувство к Лауре, далекое от земных вожделений, вдохновило его на создание свыше трехсот сонетов - своеобразного дневника любви.

За любовь к лесам и уединению Петрарку прозвали Сильваном - божеством, чем-то похожим на мифического Пана. Он и впрямь походил на него не только образом жизни, но и всем своим видом, и простым крестьянским облачением - он носил грубый шерстяной плащ с капюшоном.

Сегодня, правда, ему придется нарушить свое одиночество. Из Авиньона должен приехать мастер Гвидо. Петрарка ждет его с нетерпением - некоторое время назад он заказал ему камею из облачного агата. Петрарка знал толк в старинном искусстве глиптики - резьбе по цветным минералам, одном из древнейших ремесел, известных человеку. Он собрал целую коллекцию античных гемм - этим увлекались тогда многие. В ней были прекрасные миниатюры с врезанным изображением - инталии и с выпуклым - камеи.

Когда-то эти геммы украшали вельмож, их носили на поясе и запястьях, в виде перстней - они служили личными печатями. На некоторых имелись надписи и эмблемы. Их почитали как амулеты и талисманы и наделяли сверхъестественной силой, ибо верили в чудодейственные свойства камней. Петрарка читал об этом в древнем трактате и суеверно полагал, что эти свойства связаны с астрологией и магией. Верил, что геммы способны оградить от несчастья и уберечь от дурного глаза, принести удачу и богатство, помочь приворожить красавицу и сохранить любовь.

Недавно Петрарке досталась великолепная древняя гемма, которую принес ему сосед-крестьянин. Он нашел ее на своем винограднике. Петрарка сразу определил, что это камея из редко встречающегося гелиотропа - зеленого камня с красными, словно брызги крови, крапинками. Когда же промыл находку и рассмотрел изображение, его охватил еще больший восторг. Искусный мастер вырезал Амура и Психею, навсегда соединившихся в поцелуе. Настоящий шедевр! Именно тогда у него родилась мысль заказать камею с портретом Лауры - она стала бы его талисманом. Он будет носить камею, никогда с ней не расставаясь. Недосягаемая и далекая при жизни, его возлюбленная отныне навсегда пребудет с ним.

Петрарка шел вдоль берега Copra туда, где поток, низвергаясь с огромной высоты из пещеры, несется меж отвесных скал, словно спешит на свидание со своей старшей сестрой Роной. Дорога хорошо знакома: чуть ли не ежедневно совершает он по ней прогулку. Иногда, минуя тутовую рощу, поднимается дальше по лесистому склону в гору, туда, где в вышине на скалистом обрыве громоздится замок его друга епископа Кавайонского. Этот знаток литературы и ценитель древностей, пожалуй, единственный человек в округе, с кем он поддерживает знакомство. Беседы с ним всегда милы его сердцу и разуму.

Из камышей неожиданно появилась цапля. Она давно жила здесь, видно прельстившись богатой охотой. Важно ступая, направилась по каменистому дну на середину потока, застыла, высматривая добычу. Не подозревая об опасности, в солнечных лучах, окрасивших воду в золотистый цвет, резвилась форель. Вспугнутая всплесками, с камней поднялась стайка чибисов и скрылась за оливковыми деревьями.

По коротенькому мостику Петрарка перешел поток и вышел к тенистой лужайке около естественного каменного навеса в скале. Это было его любимое место, где он, скрываясь от палящего солнца, часто проводил дневные часы. Здесь ему хорошо думалось, гений места подстегивал воображение, возжигая жажду творчества.

Вспомнилось, как однажды, утомленный прогулкой, он заснул под навесом. Во сне, как наяву, явилась ему Лаура. На ней было голубое платье. Золотые волосы схвачены алой лентой, над продолговатыми, словно оливки, глазами взметнулись брови, губы окрашены в коралловый цвет, на щеках играет свет утренней зари. Она плавно ступала, будто парила в воздухе, протягивая к нему узкие ладони белых, как лилии, рук.

Уста ее разверзлись и произнесли слова, которые он так мечтал услышать. Лаура призналась, что любила его, но избегала встреч с ним ради общего их спасения.

Пробудившись, он сочинил тогда строки:

Следя с небес за мной, осиротелым,

Она себя являет нежным другом,

Вздыхая обо мне со мною вместе...

Увы, в земной жизни ему не суждено больше увидеться с Лаурой. И он задается вопросом, можно ли избежать разлуки, когда один из любящих остается в бренном мире, а другой возносится в царство небесное? Как сделать так, чтобы память о любимой, взятой Богом, вечно пребывала в сознании твоем? Верная Артемизия, жена карийского царя, страстно его любившая, избрала для этого более чем странный способ. Дабы и после смерти супруг всегда пребывал с ней, она, сумасбродная в своей страсти, превратила тело умершего в порошок и, растворив в воде, выпила этот варварский напиток. Иные, не желавшие и после смерти возлюбленного расставаться с ним, предпочитали уйти вслед - кончали самоубийством. Вот и его только там, за гробом, когда окончит он свой земной путь, может ждать свидание с любимой...

Петрарка возвел взор к горизонту, где вдали, словно стены гигантского замка, возвышались зубцы горной гряды. Ему подумалось: прав Цицерон, утверждая, что нам придется умереть, но неизвестно, придется ли умереть уже сегодня, и нет никого, как бы молод он ни был, кто мог бы быть уверен, что проживет до вечера.

В самом деле, разве всякий день, восходящий для смертного, не есть либо его последний день, либо очень близкий к последнему?

Тем сладостнее было ему вспоминать о былом. Память постоянно возвращала в прошлое, напоминала о минувшем.

Перед мысленным взором вереницей проходили люди и города, всплывали физиономии недругов, лица друзей и тонкий профиль той, единственной, которую встретил в то далекое раннее апрельское утро у портала авиньонской церкви, и в сердце его, как от искры, вспыхнул пожар.

Странно слышать, когда некоторые, даже кое-кто из его друзей, сомневаются в том, что Лаура была женщиной во плоти. Она, мол, порождение его пылкого воображения, и имя ее он придумал, как, впрочем, и стихи, - они всего лишь выдумка, и вздохи, запечатленные в них, притворны.

Чтобы убедиться в обратном, достаточно заглянуть в пергаментный кодекс Вергилия, неизменный спутник странствий Петрарки. Много лет служит он ему чем-то вроде записной книжки. На полях заметки о прочитанных книгах, кое-какие даты, наблюдения и размышления. Но главное - на обороте первой страницы: эта запись, этот документ сердца и останется самым достоверным свидетельством, что тогда-то и там-то он, Петрарка, впервые встретил донну Лауру де Нов, славную своими добродетелями и воспетую им в стихах.

Все это походит на историю о Беатриче. Ей тоже отказывали в реальном бытии. А между тем, как утверждает его друг Боккаччо, любовь Данте была вполне земной страстью. Боккаччо назвал даже ее имя - Портинари. Впоследствии она стала женой Симона де Барди и скончалась двадцати пяти лет от роду. Точно так же скептики потомки могут отказать и самому Боккаччо в том, что и он в своих творениях изобразил вполне реальную женщину - принцессу Марию, дочь короля Роберта Анжуйского. Следы этой страсти не трудно обнаружить в его книгах, где она воспета под именем Фьямметты.

Что касается его Лауры, то сомневающимся в ее реальности он может показать ее портрет. В свое время его нарисовал Симоне Мартини из Сиены - художник при авиньонской курии.

Нам этот лик прекрасный говорит,

Что на Земле - небес она жилица,

Тех лучших мест, где плотью дух не скрыт,

И что такой портрет не мог родиться,

Когда Художник с неземных орбит

Сошел сюда - на смертных жен дивиться.

Злая Парка - богиня судьбы - безжалостно прервала нить ее жизни и осудила поэта пережить ту, в чьих чертах сиял отблеск божественной красоты. Все проходит: "Сегодня утром я был ребенком, и вот я уже старик". Ему говорят, когда читают его сонеты на смерть Лауры, что стыдно слыть влюбленным стариком. Оставь, мол, ребяческий вздор, погаси юношеское пламя, перестань вечно скорбеть об ушедшей. Чужая смерть не даст бессмертия. Больше размышляй о собственной смерти и помни о своей седине. Беги сладостно-горьких воспоминаний, ибо нет ничего мучительнее, чем сожаление о былой любви.

Да, как и все, он путник в этом бренном мире, но жизнь прожил не напрасно, хотя дорога была длинной и крутой, однако все же привела в Рим в парадный зал сената на Капитолийском холме. В пасхальный, похожий на этот апрельский день под звуки трубы и ликующие возгласы его, облаченного в пурпурную мантию, подаренную королем Робертом со своего плеча, увенчали лавровым венком, воздав почести первому поэту. Выходит, не зря проводил он ночи при свече, изнуряя тело и напрягая зрение, и без того никудышное. Для него постоянный труд и напряженное усилие - все равно что питание для души.

Время шло к полудню, солнце уже сильно припекало, форель в реке давно угомонилась, и цапля исчезла в камышах.

Пора было возвращаться, тем более что наступало время обеда и вот-вот должен был пожаловать гость.

Мастер Гвидо был невысоким, смуглым, немолодым человеком и, как все провансальцы, живым и разговорчивым, с острым взглядом умных глаз, проникавшим внутрь собеседника, словно алмазное сверло, которым он обрабатывал камни.

На нем была простая, грубой вязки, плотно облегавшая грудь и плечи синяя кофта, какие носили еще деды, поверх нее доходивший до колен белый сюрко без рукавов с разрезами по бокам и великолепной застежкой-аграфом из аметиста у ворота.

Человек многоопытный в обращении с клиентами, среди которых преобладали люди состоятельные, мастер Гвидо не торопился перейти к делу. Поначалу справился о здоровье синьора Франческо.

В свою очередь Петрарка осведомился, как прошла дорога: ведь гостю пришлось проделать верхом довольно долгий путь. На вопрос, что творится в Авиньоне - этом новоявленном центре христианского мира, тот рассказал о кое-каких событиях последнего времени, о том, что по-прежнему эта папская столица полна купцов и торговцев, улицы кишат всякого рода заезжим людом, искателями легкой добычи и теплых местечек. Как и раньше, повсюду слышна разноязычная речь, мелькают заморские одежды, паломники, нищие в рубище, монахи в черных и коричневых рясах, вельможи в парче и шелке.

Петрарка полюбопытствовал, как идут дела у всем известного золотых дел мастера Энрико, к которому ему самому не раз приходилось обращаться. Здоров ли гравер Джованни? Не встречал ли гость ученого монаха Варлаама, преподававшего ему когда-то греческий язык? И как поживает другой монах, Леонтий, известный переводами на латинский язык трудов Гомера?

Не удержался, чтобы не спросить, что нового в приходе святого Петра, у его соотечественников, населявших тот квартал, где жил и он сам. Существует ли еще постоялый двор "Под тремя столбами"? Сохранился ли обычай устраивать регаты на Роне и танцуют ли все еще развеселые горожане на мосту святого Бенезета?

Вопросов был слишком много. Мастер Гвидо даже несколько смешался и не на все смог дать ответ.

Служанка подала хлеб, рыбу, пойманную в Сорге и приготовленную на вертеле, поставила на стол орехи.

Как бы оправдываясь за столь скромное угощение, Петрарка заметил, что умеренность в пище - путь к здоровью. Лишнее все неполезно. И в шутку процитировал: "...высший закон медицины - диету блюсти неуклонно".

Когда покончили с рыбой, Петрарка, указывая на блюдо с орехами, вновь вспомнил строку: "Съешь после рыбы орех..." Оба рассмеялись.

Я вижу, маэстро большой поклонник Салернского кодекса? - спросил мастер Гвидо, расправляясь с орехом.

Не скрою, иногда почитываю его и соглашаюсь в том, что касается воздержания в пище и вреда праздности. Всяким лекарям-шарлатанам, как и разным алхимикам, которых развелось, как уток в заводях, я не верю, - сердито сказал Петрарка. - Алхимики уверяют, что эликсир мудрецов может сохранить телесное здоровье. Но пока что никто еще не видел этой их панацеи, этого, как они говорят, философского камня.

С его помощью можно превращать в золото другие металлы и создавать драгоценные камни. Мне бы такой не помешал, - мечтательно произнес резчик и глубоко вздохнул.

Трудно поверить, - мрачно заметил Петрарка. - Что касается природных камней и их свойств, то это всеми признано. Один эскулап посоветовал мне носить гемму из яшмы, чтобы предостеречь от колик, и, представь, помогло.

В старину верили, что геммы предохраняли от недугов, - согласился мастер. - Важно правильно избрать камень, сделать нужное изображение или надпись-заклинание.

Скорее всего, это сказки, однако не лишенные доли истины. У Платона есть рассказ о том, как лидийский пастух по имени Гигес с помощью найденного в пещере волшебного перстня в виде геммы, делавшего его владельца невидимым, получил царский трон.

А я на каком-то лапидарии прочитал, будто есть камень, называемый аргюдофюлаксом. Если его поместить на пороге дома, то он послужит лучше всякой сторожевой собаки. Стоит ворам подойти к дверям, как он, словно труба, начинает подавать сигнал.

Возможно, и так, хотя Плиний и называет все это измышлениями магов.

Преамбула явно затянулась, и мастер Гвидо понял, что пора вспомнить о цели своего приезда. Он достал из кожаного кошелька, прикрепленного к поясу, небольшую коробочку и, открыв ее, протянул Петрарке.

На фоне черного бархата выделялся силуэт Лауры, вырезанный из облачного агата.

"Господи, - подумал Петрарка, - какая красота! Будто живая, теперь сама Лета бессильна отнять ее у меня..."

Если синьор хочет, чтобы эта камея служила ему талисманом, то носить ее следует на груди.

Вместо ответа Петрарка рассказал легенду, которую ему довелось как-то услышать в Ахене. Это было предание о любви императора Карла Великого и чудодейственной силе геммы.

Любовь его к женщине, чье имя история не сохранила, была столь сильной, что он забросил дела правления и ни в чем не находил покоя, кроме как в ее объятиях. Ни мольбы близких, ни увещевания советников - ничто не помогало, пока эту женщину не унесла скоропостижная смерть.

Однако напрасно радовались подданные. Страсть императора не утихала и перешла на безжизненный труп. Пренебрегая неотложными государственными делами, он льнул в холодной постели к желанному телу, звал подругу, словно она еще дышала и могла ответить, шептал ей ласковые слова, рыдал над нею.

Что было делать? Как помочь государю и спасти империю?

В то время был при дворе один первосвященник, человек, известный святостью и знаниями. Он обратился к Богу с молитвой, уповая на его милость.

После многих дней самозабвенных молений его посетило дивное чудо. С неба раздался голос: "Под языком усопшей таится причина царского неистовства!"

Священник тайком проник в помещение, где лежало тело, и вложил перст в мертвые уста.

Под оцепенелым языком обнаружил он гемму в виде крошечного колечка. Не раздумывая, первосвященник утопил его в ближнем болоте.

Когда Карл вошел, перед ним лежал иссохший труп. Потрясенный, он велел унести его и похоронить.

Но волшебное свойство геммы продолжало действовать.

Император поселился на берегу болота, с наслаждением пил из него воду и в конце перенес сюда свою столицу. Посреди болота построил дворец с храмом, чтобы никакие дела больше не отвлекали его отсюда. Там он и был похоронен, - закончил Петрарка свой рассказ.

Зазвонили к вечерне. Спохватившись, мастер Гвидо поднялся - надо было спешить в обратный путь. Поблагодарив за угощение и золотые дукаты, полученные за работу, он отправился по авиньонской дороге.

Быстро смеркалось. Петрарка зажег свечу. На столе перед ним лежала камея. Профиль Лауры из облачного агата, освещенный мерцающим огнем, словно светился изнутри каким-то неземным, волшебным светом.

Любуясь, он думал о том, что любовь, как справедливо заметил Платон, есть желание красоты. Это - primum movens мироздания, то есть первый движущий принцип. Разве не об этом говорит наставник мудрости Боэций, утверждая, что любовь правит землею и морем и даже небом высоким. И не повторил ли века спустя эти слова Данте, сказав, что любовь движет солнце и светила. Но если любовь составляет сущность мира, то красота - его облик.

Мы славим мастерство рук, созидающих прекрасное. И наслаждаемся красотой геммы, то есть трудом мастера. При этом надо только помнить, что от красоты чувственных вещей следует восходить к красоте нашего духа и восхищаться источником, породившим ее.

В его любви никогда не было ничего постыдного, ничего непристойного, кроме разве что ее чрезмерности. И слова песнопения - "вся ты прекрасна, возлюбленная моя", - всегда толковал в отношении души. Предпочесть красоте души чувственную красоту, наслаждение ею значило бы злоупотребить достоинством любви.

Петрарка тщательно выбрал еще не отточенное гусиное перо. Перочинным ножиком срезал его, как полагалось, наискось, затем расщепил кончик, чтобы лучше удерживались чернила, и, осторожно обмакнув во флакон с черной, приготовленной из чернильных орешков влагой, начал выводить буквы особо полюбившимся ему начертанием. Он обучился ему у выдающихся писцов в монастырском скриптории еще в бытность свою в Болонье.

На желтый лист ложились ровные, круглые, с едва заметным наклоном вправо буквы. Он писал, будто произносил слова молитвы, вознося хвалу Всевышнему за то, что послал ему средь тысяч женщин одну-единственную, ставшую его вечной возлюбленной.

Благословляю день, минуту, доли

Минуты, время года, месяц, год,

И место, и придел чудесный тот,

Где светлый взгляд обрек меня неволе.

Благословляю сладость первой боли,

И стрел целенаправленный полет,

И лук, что эти стрелы в сердце шлет,

Искусного стрелка послушен воле.

Когда к любимой обращался он.

Благословляю все мои творенья

Во славу ей, и каждый вздох, и стон,

И помыслы мои - ее владенья.

В качестве иллюстраций использованы картины известных художников.

Быть может, самой ценной вещью, которую Петрарка взял из отцовского дома, был прекрасный пергаментный кодекс, заключавший в себе, помимо разных мелочей, произведения Вергилия с комментариями Сервия, - рукопись XIII века, помнящая юность Данте, семейная реликвия. Но вскоре он его потерял. Судя по записям Петрарки, кто-то его украл 1 ноября 1326 года, но потом, спустя много лет, 17 апреля 1338 года, каким-то чудом он снова его обрел.
Эти даты Петрарка записал на странице, приклеенной к обложке. Кроме этой станицы, им приклеена еще и вторая - с миниатюрой Симоне Мартини. Маэстро из Сиены изобразил по его просьбе Вергилия в длинном белом одеянии, с бородой философа. Он сидит под пушистым фантастическим деревом, изображенным на темно-голубом фоне. К нему приближается ученый муж Сервий, он ведет за собой Энея, тот в полной экипировке, с длинным копьем в руке стоит у края страницы. Внизу, в другой части картины, виден человек, обрезающий ветку виноградной лозы, символ "Георгик", и пастух с овцами, символизирующий "Буколики".
С этим кодексом Петрарка никогда не расставался и, несмотря на его солидные размеры и увесистость, всюду возил с собой. Из разбросанных в изобилии на полях заметок с годами складывался как бы дневник, содержащий его наблюдения и размышления о Вергилии, о приобретенных знаниях, прочитанных книгах, в нем отмечены даже кое-какие факты из жизни. Важнейший из них запечатлен на обороте первой страницы, приклеенной Петраркой к обложке. Вот этот документ сердца:
"Лаура, известная своими добродетелями и долго прославляемая моими песнями, впервые предстала моим глазам на заре моей юности, в лето Господне 1327, утром 6 апреля, в соборе святой Клары, в Авиньоне. И в том же городе, также в апреле и также шестого дня того же месяца, в те же утренние часы в году 1348 покинул мир этот луч света, когда я случайно был в Вероне, увы! о судьбе своей не ведая. Горестная весть через письмо моего Людовико настигла меня в Парме того же года утром 19 мая. Это непорочное и прекрасное тело было погребено в монастыре францисканцев в тот же день вечером. Душа ее, как о Сципионе Африканском говорит Сенека, возвратилась, в чем я уверен, на небо, откуда она и пришла. В память о скорбном событии, с каким-то горьким предчувствием, что не должно быть уже ничего, радующего меня в этой жизни, и что, после того как порваны эти крепчайшие сети, пора бежать из Вавилона, пишу об этом именно в том месте, которое часто стоит у меня перед глазами. И когда я взгляну на эти слова и вспомню быстро мчащиеся годы, мне будет легче, с божьей помощью, смелой и мужественной думою, покончить с тщетными заботами минувшего, с призрачными надеждами и с их неожиданным исходом".
Между двумя апрельскими датами мелкими буквами в восьми строках латинского текста заключил Петрарка историю своей любви. Редко какой документ исследовался так часто и так внимательно. Разбиралось каждое слово, рассматривалась через лупу буквально каждая литера, ибо многие пропустили едва различимое "е" в имени Лаура. Но все это лишь шитье на портьере, заслоняющей скрытую за ней фигуру.
Напрасно мы напрягаем взор, чтобы уловить образ молодой девушки, которая в тот апрельский день шествует под романским порталом собора, поднимает скромно опущенные глаза, встречает взгляд незнакомца и, ничего об этом не ведая, вступает на путь к бессмертию. При желании мы можем себе представить на ее головке огромную шляпу, украшенную шелками, перьями и цветами, или видоизмененный мавританский тюрбан, какие тогда носили, можно также представить руку в вышитой золотом перчатке, раскрывающую веер из страусовых или павлиньих перьев, но она сама вдруг отворачивается от пас и исчезает в толпе среди сотни других, столь похожих на нее девушек.
Шестое апреля 1327 года... В одном из сонетов, посвященных этому великому мгновению, поэт сообщает, что была как раз страстная пятница. Но исторический календарь противоречит этому свидетельству, ибо в 1327 году шестого апреля был страстной понедельник. Неужто память изменила Петрарке в столь важной для него дате?
Собор святой Клары... Нет ныне этого собора в Авиньоне, но нет его и в сонетах. Ни в одном из них мы не найдем Лауру в стенах собора, никогда мы не встретим ее и в городе. В сонетах она живет среди прекрасных холмов - dolci colli - на берегу реки, текущей среди ароматных лугов, неподалеку от старой дубравы. Ее всегда окружает открытое пространство, небо и солнце улыбаются ей, ветерок играет волосами, трава слегка примята ее стопами, с деревьев опадают на нее лепестки весенних цветов.
В Вергилиевом кодексе она зовется Лауреа, всюду в других записях Лаура. А может быть, ее звали по-провансальски: Лауретта? В сонетах ее имя кружит в неустанной игре слов, в сочетании с золотом, лавром, воздухом: l"aureo crine - золотые волосы, lauro - лавр, l"aura soave - приятное дуновение. Эти загадки у многих вызывали сомнения в реальности ее существования.
Повторилась история дантовской Беатриче, которой точно так же отказали в реальном существовании и превратили в аллегорию. Первым, кто хотел выбить почву из-под ног Лауры, был друг Петрарки, епископ Ломбезский Джакопо Колонна. Им было написано шутливое письмо, о котором нам стало известно из ответа Петрарки:
"Что же ты мне говоришь? Будто бы я придумал приятное имя Лауры, чтобы было мне о ком говорить и чтобы обо мне повсюду говорили, будто на самом деле Лаура была в душе моей всегда лишь тем поэтическим лавром, о котором я вздыхаю, чему свидетельством мой многолетний неутомимый труд. Выходит, в той, живой Лауре, чей образ будто бы так меня поразил, на самом деле все искусственно, все это только выдуманные песни и притворные вздохи? Если бы только так далеко заходила твоя шутка! Если б дело было только в притворстве, а не в безумии! Но поверь мне: никто не может долго притворяться без больших усилий, а прилагать усилия только для того, чтобы походить на безумца, - действительно верх безумия. Прибавь к этому, что, будучи в добром здравии, можно притворяться больным, но настоящей бледности изобразить невозможно. А тебе ведомы мои страдания и моя бледность. Смотри, как бы ты своей сократовской шуткой не оскорбил мою болезнь".
Если такое предположение, пусть даже в шутку, мог высказать кто-то из ближайшего окружения Петрарки, превосходно знавший все авиньонское общество, то не удивительно, что Боккаччо, личное знакомство которого с Петраркой состоялось много лет спустя, мог сказать следующие слова: "Я убежден, что Лауру следует понимать аллегорически, как лавровый венок, которым Петрарка позднее был увенчан". Эти два голоса современников в значительной мере подорвали в последующие века веру в реальность существования Лауры, несмотря даже на то, что о ней свидетельствует запись в Вергилиевом кодексе. Но можно ли столь далеко зайти с мистификацией, чтобы следы ее сохранились и там, куда никто, кроме поэта, не имел возможности заглянуть? Впрочем, присутствие Лауры нигде не чувствуется столь зримо и живо, как в сонетах.
Их свыше трехсот. Из них можно составить дневник любви, пережившей любимое существо. Описания ее красоты, состоящие, по обычаю поэтов того времени, из сравнений, в которых цветы, звезды, жемчужины делают ее похожей на любую воспетую когда-либо в любовной песне девушку, утверждают нас лишь в одном предположении: у нее были светлые волосы и черные глаза. Любовь, охватившая Петрарку с первого взгляда, и в истории дальнейшего своего развития не вышла за пределы чисто зрительного образа. Единственными событиями всей истории этой любви были несколько мимолетных встреч и столь же мимолетных взглядов. А когда поэт однажды поднял перчатку, которую Лаура уронила, это было уже ошеломляющим событием. Если пересказать содержание сонетов, то пересказ прозвучит, как первая страница романа, которого никто не напишет.
Петрарка познакомился с Лаурой, когда она была совсем юной девушкой. Вскоре она вышла замуж и, став женой и матерью, подобно Беатриче, с негодованием относилась к неустанно оказываемым ей почестям. Немало сонетов запечатлело ее оскорбленную добродетель, высокомерное выражение ангельского лица, строгий взгляд.
Девяносто сонетов написал Петрарка после смерти Лауры. Возвращаясь в воспоминаниях к своей возлюбленной, Петрарка ищет ее в небесах, надеется получить от нее поддержку на пути к спасению. Тон их все более меланхоличен, затемнен, и теперь уже не Лаура, живое существо, навещает его по ночам, а лишь ее тень. То она является ему во сне, то во время работы, когда он сидит, склонившись над книгами, и вдруг чувствует прикосновение ее холодных ладоней. Только сейчас Лаура признается ему в своей любви. Она любила его всегда и будет любить вечно. Но не могла этого показать, ибо оба они были молоды, она должна была оберегать свою и его невинность во имя спасения их душ. "Ты упрекал меня в кокетстве и холодности, а все это было только для твоего блага".
Эта любовь пламенела в сердце Петрарки в течение двадцати лет, пока Лаура была жива, и, если верить стихам, никогда не угасала. Чуткая, стыдливая, полная смирения любовь к личности возвышенной, недостижимой, любовь, под пеплом надежды таящая жар, которому, однако, никогда не было суждено засиять ярким пламенем, любовь эта, раскрывшаяся в весну жизни и не увядшая ее осенью, казалась невероятной. Скорее творением искусства, а не жизни, скорее литературным приемом, а не реальностью. Кто разделяет эту точку зрения, должен мысленно обратиться к иному произведению, более близкому нашему времени, к "Воспитанию чувств", в котором реалист Флобер, описывая любовь Фредерика Моро к госпоже Арну, словно бы повторил историю Лауры и Петрарки, снабдив ее комментарием из собственной жизни, где за госпожой Арну угадывалась госпожа Шлезингер, неотступная любовная мечта этого полнокровного гиганта с галльскими усами.
Предпринималось немало попыток обнаружить документы, свидетельствующие о реальности существования Лауры. Наибольшую огласку приобрели те из них, в которых речь шла о некой Лауре де Нов, которую влиятельный род де Садов причислил к сонму своих предков. Лаура де Нов была матерью одиннадцати детей, а когда умерла, муж ее через семь месяцев после ее смерти, не переждав и положенного года траура, женился вторично. Семья де Садов довольно серьезно занималась образом Лауры и даже обнаружила в 1533 году ее могилу, показывала портреты, не вызывавшие ни у кого доверия. В этом соревновании историков и археологов были эпизоды, напоминавшие события из "Портрета мистера W. Н." Оскара Уайльда, порою, думая о Лауре, мы невольно вспоминаем загадочную смуглую леди сонетов Шекспира.
Известно, что существовал портрет Лауры, написанный другом Петрарки, сиенским маэстро Симоне Мартини. Приглашенный к авиньонскому двору Бенедиктом XII, он расширил и великолепно украсил папский дворец и провел в Авиньоне последние годы своей жизни. Близко общаясь с Петраркой, он, вероятно, встречался с Лаурой, в то время, правда, уже немолодой. В своих сонетах поэт говорит, что портрет его работы был "райской красоты", но, по всей вероятности, художник рисовал не с натуры, а следуя своему воображению, вдохновленному Петраркой.
Можно предположить, что Мартини создал тот идеальный женский образ, который повторяется в его изображениях мадонн и ангелов. Вероятно, и у его Лауры были такие же узкие, продолговатые глаза, такие же белые, словно лилии, руки с длинными тонкими пальцами, такая же легкая фигура, словно бы таявшая на золотом фоне, предназначением которой было не ступать по земле, а парить в воздухе. Скорее всего, это была миниатюра, ибо Петрарка много раз упоминает, что никогда с портретом не расстается, всегда носит его с собой. Легенда связывает имя возлюбленной поэта с образом одной из женщин на фреске Симоне Мартини в часовне святого Иоанна: будто первая из идущих в процессии женщин, та, что в голубом одеянии, с алой лентой в золотистых волосах, и есть Лаура.
Лауры уже не удастся увидеть, но ее незримое присутствие останется навеки. Ее глаза рассеивают мрак, на щеках играет розовый свет зари, ангельские уста полны жемчуга, роз и сладостных слов. Склонив голову в поклоне, она ступает с улыбкой так легко, словно и не касается земли, на ресницах блестят слезы. Она плывет в лодке, едет в экипаже, стоит под деревом, с которого сыплются на нее весенние цветы. Купаясь в источнике, она обрызгивает водой очарованного ее красотой поэта, как Диана - Актеона. То она беспечна и весела, то слегка грустна и озабоченна. В каждое из этих мгновений она лишь мимолетное отражение в волшебном зеркале - в душе поэта.
Еще больше, нежели Лаура, он сам - герой сонетов. Это его порывы, восторги, тревоги, отчаяние и надежды составляют мозаический портрет изысканной расцветки, подсвеченной золотом, как на древних мозаиках романских базилик, - быть может, такие были в соборе святой Клары. Это он предстает перед нами человеком, одержимым противоположными желаниями: стремлением к светской жизни и одиночеству, неустанному движению и сосредоточенной тишине, так легко поддающимся соблазнам и оберегающий чистоту сердца. Если в сонетах, написанных при жизни Лауры, нередко чувствовался бунт скованных в неволе чувств, то сонеты, созданные после ее смерти, - олицетворение покоя и гармонии. Нет мыслей ни о грехе, ни об упреках совести, ни опасений, что "осудит нас святоша, развратник высмеет", а сама Лаура, более близкая, более человечная, принадлежит лишь только ему. В ее неземных признаниях появляются теперь овеянные нежностью все те взоры, улыбки, слова, жесты, которые, некогда превратно истолкованные, причиняли боль поэту.
Но если даже Лаура - только творение фантазии художника, если ни один описанный в стихах факт не соответствует реальной действительности, если даже чувства и состояния духа, отражением которых является его поэзия, порождены лишь иллюзиями, все равно сонеты от этого не теряют ни своей красоты, ни той особой ценности, которую несет в себе каждое художественное творение своего автора, даже если окажется, что форма, тон и общая их поэтическая концепция не принадлежат исключительно ему одному. Такого рода сомнения свойственны не только нашему времени, когда критики повсюду ищут образцов, влияний и заимствований. Видно, такое довелось слышать и самому Петрарке. Не случайно же в одном из писем к Боккаччо он уверяет друга, что в своей поэзии никогда никому не подражал, и дает понять, что даже не знает своих предшественников. Странно, неужели он забыл о собственной песне, чудесном "Trionfo d"amore", в котором шествует великолепный кортеж не только итальянцев (Данте, Чино да Пистойя), но и французских трубадуров и труверов. Более того, Петрарка хотел бы утаить то, о чем свидетельствуют его собственноручные пометки в черновиках, где он цитирует стихотворение поэта Арно Даниэля, вдохновившего его на один из сонетов.
Конечно, он их знал, да и не мог не знать песни, звеневшие во всех дворцах и домах Авиньона. И Лаура могла вполне догадаться, какая судьба уготована ей в этих стихах, еще до того, как Петрарка ударил по струнам в честь своей Дамы. Первый трубадур, Гийом де Пуатье, еще за двести лет до Петрарки оповестил мир, что его Дама - это его свет и спасение, что любовь, которая освещает сердце, преображает его, придает новый смысл жизни. Это зародившееся в Провансе евангелие любви, словно на крыльях, перекинулось на север, и ему сдались без боя все феодальные замки. Рядом с политическим и общественным феодализмом появился своеобразный феодализм и в любви, где женщина была сюзереном, а мужчина - вассалом. Трубадуры появились в Каталонии, в Кастилии, в Арагоне. На испанской земле они встретились со своими предшественниками, которые уже давно настраивали свои лютни на мотивы грубоватых, дразнящих арабских мелодий. В одной испанской рукописи есть миниатюра, на которой арабский jongleur в бурнусе и тюрбане и такой же jongleur испанский, но в bliaut и шляпе, один смуглый, другой белый, играют на одинаковых лютнях, a"ud, и поют одну и ту же арабскую песню на андалузский лад.
Из северной Франции в Сицилию плыл этот поток поэзии, быстрый, обширный и всеобщий, как романтизм XIX века. Каждый странствующий jongleur, который на площади возле авиньонского собора пел по воскресеньям перед толпой горожан, в каждой строфе своей песни повторял заповедь смирения, преданности, верности и послушания женщине-ангелу. Девушка тех времен вместе с молитвою усваивала истину, что любовь - это награда, наивысшая ценность, проявление благородства души, источник добродетели и совершенства.
Именно такой любовью любил Петрарка Лауру. Свою любовь он воплотил в сонете, в утонченной форме стиха, который зародился еще в XIII веке; маловыразительный вначале по своей структуре и форме, туманный по настроению, скорее склонный к раздумью и созерцательности, сонет уже у Данте стал любовным посланием, а у Петрарки достиг бессмертной славы благодаря своему непревзойденному совершенству. И вот уже шесть столетий европейская поэзия слушает и взволнованно повторяет слова поэта:
Благословляю день, минуту, доли
Минуты, время года, месяц, год,
И место, и предел чудесный тот,
Где светлый взгляд обрек меня неволе.
Благословляю сладость первой боли,
И стрел целенаправленный полет,
И лук, что эти стрелы в сердце шлет,
Искусного стрелка послушен воле.
Благословляю имя из имен
И голос мой, дрожавший от волненья,
Когда к любимой обращался он.
Благословляю все мои творенья
Во славу ей, и каждый вздох, и стон,
И помыслы мои - ее владенья.

Петрарка и Лаура

Знаменитый итальянский поэт, родоначальник гуманистического искусства эпохи Возрождения Франческо Петрарка и прекрасная Лаура – еще один пример возвышенной и беззаветной любви.

Петрарка никогда не был близок со своей возлюбленной, но через всю жизнь пронес прекрасное чувство истинной любви к ней. Его сонеты, канцоны, секстины, баллады и мадригалы на жизнь и смерть Лауры, опубликованные в сборнике «Книга песен», – есть не что иное, как лирический дневник, повествующий о печальном существовании поэта вдали от любимой.

Большую часть своей жизни Франческо Петрарка провел в сельской тиши, в одинокой, окруженной садом хижине (именно так поэт называл свое жилище) на берегу быстрого Сорга. Только здесь, в уединенной долине Воклюз, расположенной у речного истока, утомленный шумом и суетой Авиньона, этого современного многолюдного Вавилона, Петрарка находил успокоение.

Памятник Франческо Петрарке в Уффици

Сильван – так называли поэта жители ближайших поселений. Как и Петрарка, это мифическое божество, напоминающее греческого Пана, любило лес и жило в уединении. Общее было не только в образе жизни, но и во внешнем облике: бородатый, в простой крестьянской одежде, состоящей из грубого шерстяного плаща с капюшоном, холщовой рубахи и штанов, Петрарка действительно напоминал Сильвана. Каждое утро, просыпаясь на рассвете, он отправлялся в странствие по окрестностям. И каждый раз природа щедро вознаграждала его за раннее пробуждение: зеленые лужайки, покрытые алмазными россыпями росы, изумрудная поверхность поросшего камышом быстроструйного Сорга, на противоположном берегу которого возвышались скалистые утесы, робкое щебетание птиц и шумные всплески резвящейся форели – все эти богатства начинающегося дня принадлежали только ему. И, обозревая красоты природы, вслушиваясь в звуки просыпающегося мира, поэт наслаждался своим одиночеством, своей свободой от лжи, наглости и подобострастия современного общества. В одном из своих автобиографичных стихотворений Петрарка писал:

Я здесь живу, природой окружен,
И, на Амура не найдя управы,
Слагаю песни, рву цветы и травы,
Ищу поддержки у былых времен.

Возможно, это уединение, в котором ранее также искали спасение Гомер и столь любимый поэтом Вергилий, было следствием той активной жизни, которую Петрарка вел в молодости. Будучи по натуре весьма любознательным, Франческо в юности часто путешествовал. Он побывал во многих городах и деревнях Франции, Фландрии и Германии и с годами все более и более страшился возвращения в родной Авиньон. Городская суета угнетала его, поэт находил успокоение только в деревне, где мог постигать извечную мудрость, возделывая свой чудесный сад.

Петрарку не страшили материальные проблемы, его финансовое положение было относительно стабильным, поскольку еще в молодые годы, приняв сан (но не став церковнослужителем), он мог получать высокие доходы от земельного владения и пользоваться прочими благами бенефиция.

Однако, как полагают многие исследователи творчества прославленного средневекового поэта, виной его одиночества была безответная любовь к прекрасной Лауре. Образ белокурой красавицы с черными, как ночь, глазами преследовал Петрарку на протяжении всей жизни.

Поэт впервые встретился с ней теплым апрельским днем на службе в авиньонской церкви Святой Клары. По иронии судьбы в этот же день 21 год спустя Лауры не стало: она умерла во время эпидемии чумы. Петрарка виделся с Лаурой всего несколько раз. Дело в том, что возлюбленная поэта была замужней женщиной, матерью 11 детей и вела праведный образ жизни. За годы их знакомства поэт и Лаура обменивались лишь мимолетными взглядами, не смея заговорить друг с другом.

Но даже брошенный украдкой взгляд красавицы воспламенял любовь Петрарки, Лаура стала для него дамой сердца, образцом физического совершенства и духовной чистоты. Поэт боготворил свою возлюбленную, гоня прочь от себя мысли о греховном прикосновении к ней.

«Всякая любовь начинается от взгляда», – говаривали древние мудрецы. Однако к божественной созерцательной любви способен лишь аскет, человек же чувственный стремится к обладанию возлюбленной, мечтает нежиться в ее объятиях. Поэт, если он настоящий поэт, принадлежит ко второй категории людей, наверное, поэтому Петрарку нередко попрекали земной, а не духовной природой его любви к Лауре. Ведь то, что предстает перед взором, есть тело, а не душа, следовательно, не вступая с дамой сердца в разговоры и не постигая тайн ее души, Франческо мог любить лишь ее земную плоть.

В ответ на эти обвинения поэт мог дать лишь один ответ: все зависело от целомудрия его избранницы, он же был готов любить ее как духовно, так и физически. Лаура осталась неприступной, как скала, даже слагаемые в ее честь сонеты и мадригалы, о которых она не могла не знать и которые, вероятно, услаждали ее самолюбие, не заставили женщину покинуть мужа и детей и стать любовницей поэта.

Постепенно Петрарка, все еще надеявшийся на благосклонность своей дамы сердца, осознал, что коварнейшей из всех человеческих страстей является любовь, ибо только она способна даровать и счастье, и горе. Несчастнейший из людей тот, к кому не испытывают взаимности, и, видимо, только она, безответная любовь, заставила поэта избрать путь странника, в котором, согласно Овидиеву рецепту, есть спасение от «сердечного недуга».

Но даже путешествия не исцелили Петрарку: образ любимой преследовал его повсюду. Единственным средством спасения должно было стать новое увлечение, причем настолько сильное, чтобы вытеснить из сердца и мыслей поэта любовь к Лауре. Стоит отметить, что чувственные желания не были чужды Петрарке, однако с юных лет он стремился побороть их. Еще до встречи с Лаурой поэт, тогда студент Болонского университета, впервые влюбился. Его избранницей стала преподавательница юридических дисциплин Новелла д’Андреа – образованнейшая для своего времени женщина, о красоте которой слагались песни. Она действительно была столь прекрасной, что ей приходилось укрываться за ширмой во время лекций, дабы не отвлекать внимания студентов от читаемого материала. Неудивительно, что юный Франческо влюбился в эту женщину, но она, естественно, не ответила ему взаимностью. Чувственные желания пробуждались у поэта и в последующие годы. Так, уже будучи знакомым с Лаурой, Петрарка побывал в Кёльне. Здесь было много красавиц, способных зажечь огонь в сердце любого мужчины, и влюбленный поэт уже готов был отыскать новую даму сердца, но прекрасный образ Лауры вновь затмил его разум и чувства.

Возвышенная любовь к этой женщине, ставшей его добрым и злым гением, вдохновила Петрарку на написание более трехсот лирических произведений, достойных высшей оценки литературных критиков.

Рассказывают, как однажды, утомленный долгой утренней прогулкой Петрарка заснул на лужайке и увидел прекрасный сон: перед ним в голубом платье, с перетянутыми алой лентой волосами стояла его возлюбленная Лаура. Ее изогнутые темные брови словно застыли в удивлении над большими продолговатыми глазами, на коралловых губах играла легкая улыбка. Красавица ступала так легко и грациозно, что казалось, будто она парит в утреннем воздухе. Протягивая к Франческо свои прекрасные ладони, кожа которых отливала молочной белизной, она произнесла заветные слова, которые так долго хотел услышать влюбленный поэт. Лаура призналась ему в любви, добавив, что избегала встреч лишь ради их общего блага и спасения. Но это был лишь сон, прекрасный сон… Тело женщины уже давно тлело в земле, а душа парила в небесах в ожидании влюбленного поэта. Проснувшись, Петрарка долго не мог понять, что это было, сон или видение. И тогда ему на ум пришли следующие строки:

Следя с небес за мной, осиротелым,
Она себя являет нежным другом,
Вздыхая обо мне со мною вместе…

Как ни странно, но многие современники поэта и некоторые исследователи его творчества подвергали сомнению реальность существования Лауры. Говорили, будто бы она была лишь порождением его пылкого воображения.

Однако есть веские доказательства того, что Лаура действительно жила в реальном мире, а не в фантазиях восторженного поэта, и первым из них можно считать пергаментный кодекс Вергилия.

Петрарка всегда носил с собой этот труд древнеримского автора, служивший ему одновременно и развлечением в часы досуга, и записной книжкой. На полях сохранились многочисленные заметки о прочитанных книгах, о памятных датах, встречаются также собственные размышления и наблюдения Петрарки. Но самой главной записью, сделанной поэтом на обороте первой страницы вергилиева труда, является та, что сообщает о встрече Франческо с прекрасной донной Лаурой де Нов, той самой Лаурой, что навсегда завладела его сердцем.

Кроме того, на протяжении долгих лет Петрарка хранил портрет своей возлюбленной, автором которого был авиньонский художник Симоне Мартини из Сиены. Об этом портрете Петрарка даже сложил стихи:

Нам этот лик прекрасный говорит,
Что на Земле – небес она жилица,
Тех лучших мест, где плотью дух не скрыт,
И что такой портрет не мог родиться,
Когда Художник с неземных орбит
Сошел сюда – на смертных жен дивиться.

Еще одно изображение Лауры, которым поэт очень дорожил, было вырезано на облачном агате. Эту камею сделал авиньонский мастер Гвидо по личному заказу Петрарки, знавшего толк в старинном искусстве глиптики (резьбе по цветным природным минералам) и собравшего целую коллекцию античных гемм (изображений на камнях).

Стоит отметить, что поэт верил в чудодейственную силу гемм, считал, что они способны оградить от бед и несчастий, уберечь от сглаза, принести удачу и приворожить возлюбленную.

Идея сделать камею с портретом Лауры своим талисманом зародилась в голове поэта после того, как в его руки попала изготовленная из гелиотропа древняя гемма с изображением целующихся Амура и Психеи. Ему казалось, что, постоянно нося камею у самого сердца, он смог бы приблизить к себе недоступную при жизни Лауру. Эта мысль заставила Франческо отправиться в Авиньон.

Мастер Гвидо, изготовивший камею, постарался сделать каменный портрет похожим на оригинал. Говорят, будто Петрарка, увидев впервые камею с изображением Лауры, воскликнул: «Какая красота! Она будто живая, теперь сама Лета бессильна отнять ее у меня…»

В тот же вечер поэт, вдохновленный своим талисманом, написал сонет. На желтом листе ровным округлым почерком с едва заметным наклоном вправо были запечатлены прекрасные слова, напоминающие слова молитвы, воздающей хвалу Господу за то, что среди тысяч женщин он встретил ту единственную, которая навечно стала его дамой сердца:

Благословляю день, минуту, доли
Минуты, время года, месяц, год,
И место, и придел чудесный тот,
Где светлый взгляд обрек меня неволе.
Благословляю сладость первой боли,
И стрел целенаправленный полет,
И лук, что эти стрелы в сердце шлет,
Искусного стрелка послушен воле.
Благословляю имя из имен
И голос мой, дрожавший от волненья,
Когда к любимой обращался он.
Благословляю все мои творенья
Во славу ей, и каждый вздох, и стон,
И помыслы мои – ее владенья.

Наверное, любя Лауру, Петрарка частенько проводил параллели между своим чувством и мистической любовью императора Карла Великого, рассказ о которой поэт услышал во время пребывания в Ахене. Согласно преданию, чувства к женщине, чье имя осталось неизвестным, настолько поглотили императора Карла, что, отстранившись от государственных дел, он посвятил всего себя возлюбленной. Ничто не могло отвлечь мысли правителя от этой женщины, пока она не умерла. Однако радость подданных была преждевременной, страстная любовь Карла обратилась на бездыханный труп. Не позволяя похоронить любимую, император проводил в холодной постели с ней все время; рыдая, он звал подругу, словно она могла ему что-то ответить. Никто был не в силах помочь безутешному правителю. В то время жил при дворе один первосвященник, святой человек, обладавший большими знаниями. Он видел спасение только в обращениях ко Всевышнему и проводил дни и ночи в самозабвенных молитвах. И вот однажды ему явился ангел и сказал: «Под языком усопшей таится причина неистовства Карла». Прокравшись в помещение, где покоился труп императорской возлюбленной, первосвященник вложил палец в ее уста и обнаружил под языком гемму, имеющую вид маленького колечка. Взяв талисман, спаситель бросил его в ближайшее болото. И тогда Карл Великий прозрел. Обнаружив в своей постели иссохший труп возлюбленной, он повелел похоронить его со всеми почестями.

Однако волшебное действие геммы на этом не прекратилось. Карл приказал построить на берегу болота прекрасный дворец с храмом и перенес туда столицу своего государства. С тех пор уже ничто не могло отвлечь императора от любимого места. Здесь, на берегу болота, его и похоронили. А может быть, и Лаура, которую боготворил Петрарка, была обладательницей волшебной геммы. Иначе чем можно объяснить столь необычную возвышенную любовь несчастного поэта?

Фра Филиппо Липпи. Украденное счастье

Фра Филиппо Липпи ненавидел монастыри, где так мало света, где нет места красоте и вдохновению. Тем не менее в монастыре он жил с раннего детства. Филиппо рано остался сиротой. Он не знал материнской ласки: его мать умерла при родах, а потом, два года спустя, скончался и отец мальчика. Он был купцом, но, к сожалению, крайне неудачливым, поэтому наследник остался без денег.

Некоторое время Филиппо воспитывала тетка, но она почти нищенствовала и чувствовала, что не в состоянии прокормить родственника. Поэтому, когда однажды монахи-кармелиты предложили ей пару монет за ребенка, она с радостью согласилась.

Получается, что Филиппо должен был испытывать чувство благодарности к монастырю и братии, что содержали его долгие годы, однако вместо этого он от всей души ненавидел эти толстые сырые стены и узкие окна, загораживающие веселый и ласковый свет солнца.

Фра Филиппо Липпи

Монахи считали Филиппо тупым и неспособным к учению. Он совершенно не воспринимал ни псалмы, ни молитвы. Хоть бы работу какую-нибудь он выполнял! Так нет же, у него буквально все валилось из рук. Зато мальчик целыми днями тайком разрисовывал священные книги уродливыми человечками. Самое обидное, что монахи-кармелиты могли без труда узнать в этих маленьких чудовищах себя.

Филиппо часто били за эти безбожные рисунки, даже без еды оставляли, но тут он проявлял завидное упорство. Если не было под рукой карандаша, он мог рисовать чем угодно – угольком на стене или палочкой на земле. Как-то раз Филиппо раздобыл цветную глину и разукрасил весь монастырский двор. Братья-кармелиты были уверены, что теперь-то уж точно настоятель прибьет маленького негодяя, но вот что странно – отец-настоятель два часа, не меньше, все ходил по двору и внимательно подолгу разглядывал каждый рисунок. Особенно его потряс сюжет, на котором сам папа вручал отцу-настоятелю монастырский устав кармелитов.

О наказании и речи быть не могло. По приказу отца-настоятеля Филиппо купили красок и дали задание – срисовывать фрески кисти великого Мазаччо в капелле Бранкаччо.

Мазаччо до сих пор считался непревзойденным мастером. Еще не родился живописец, подобный ему. Мазаччо был убит в расцвете своего таланта завистливыми конкурентами, и ходили упорные слухи, что мастер заявил перед смертью, что еще вернется на эту землю в чужом теле. Он вернется и заявит о себе как величайший художник.

Наконец-то Филиппо получил возможность заниматься единственно любимым делом. Несколько лет он тщательно копировал фрески Мазаччо, изучая тайны мастерства своего великого предшественника, и наконец каждый мог сказать: Филиппо Липпи ни в чем не уступает Мазаччо.

О Филиппо стали сплетничать. Говорили, что дух Мазаччо вселился в него, оттого-то он и рисует, словно одержимый дьяволом. Эти слухи, распускаемые завистниками, тем не менее возымели совершенно обратное действие. У Филиппо Липпи сделалось модным заказывать картины. Наконец он стал пользоваться невероятным успехом у прекрасного пола, причем как у замужних дам, так и у молоденьких девушек. Сколько женщин перевидал мастер за всю свою жизнь, он, наверное, и сам не смог бы сосчитать. А уж как находчивы были его очаровательные клиентки. Им даже нравилось, что он – монах. Дамы обычно уговаривали его писать их портрет, а потом как-то само собой получалось, что он оставался у своей модели на ночь.

Филиппо обожал женщин. Он заметил, что они вдохновляют его на создание прекрасных картин. Филиппо чувствовал особенное желание рисовать только тогда, когда был влюблен, а влюблялся он часто. Причем чем больше женщин было в его жизни, тем больше нестерпимо юных и прекрасных Мадонн создавала его кисть.

Так Филиппо приобрел славу не только великолепного художника, но и завзятого сердцееда, одержимого красками и женщинами. У его мастерской всегда можно было увидеть прекрасных заказчиц, которые, улыбаясь и бросая на него многообещающие взгляды, просили написать для них очередную картину. Для монаха это, безусловно, грех – так любить женщин, но в них состояла настоящая жизнь Филиппо Липпи.

Сам Филиппо понимал, что он по натуре не монах, лишь по принуждению он несет этот ненавистный сан. Он неоднократно подавал прошения, но монастырь не торопился расставаться со своим нерадивым братом, ведь он неизменно отдавал десятину от заказов в кассу монастыря. А поскольку заказов у Филиппо было огромное множество, то терять его монастырю было по крайней мере неразумно. Тем более Липпи покровительствовали такие могущественные и знатные люди, как семья Медичи и Папа Евгений IV.

В 1456 году Фра Филиппо Липпи пригласили расписывать стены женского монастыря Святой Маргариты Прато, что в окрестностях Флоренции. В это время живописцу исполнилось уже 50 лет, но он продолжал пользоваться славой неисправимого ловеласа, и подобное обстоятельство крайне смущало настоятельницу. Перед приездом Липпи матушка предупредила сестер, что в их тихую обитель приезжает одержимый художник, а потому они должны держаться от него как можно дальше.

Прибыв в монастырь, Липпи понял, что ему предстоит выполнить весьма сложную задачу. Строение оказалось настолько темным, что было непонятно, как здесь можно различить краски. Филиппо даже не мог понять, кому понадобится его живопись, если в монастыре он не увидел ни одной нормальной женщины. Сколько он ни ходил по коридорам, видел только древних старух. Однако заказ требовалось выполнить. Но как? «Быть может, в их трапезной хоть немного посветлее?» – подумал Липпи.

Трапезная располагалась в сводчатом зале, но и в нее также свет проникал только через три небольших окошка. Здесь рисовать было тоже довольно проблематично. Липпи почувствовал досаду. Как можно находиться в этих затхлых стенах, когда на улице бушует весна, а холмы устланы молодыми виноградными лозами. Как не поймут эти монахи, что для вдохновения ему необходимы вино, солнце и женщины? Солнца здесь мало, вина совсем нет, а вместо женщин только старухи.

И тут Филиппо осенило. Его новая фреска непременно превратится в постоянное искушение для монахов, и он знает, как это сделать! В трапезной он изобразит пир Ирода. Когда монахи будут сидеть за своей скудной трапезой, их взоры станут дразнить роскошные кушанья библейского царя. Другая же стена превратится в искушение для старух-монахинь. Он нарисует там Саломею, тонкую, гибкую и ослепительно прекрасную. А на алтарной картине будет изображена юная Богоматерь, вся окутанная солнечным теплом, светом и нежностью. Вот только плохо ему придется без натурщицы. Как она оказалась бы кстати – молодая, тоненькая, золотоволосая… Но, увы… В этом монастыре вместо нежных созданий проживают только уродливые старухи.

Размышляя о своей новой работе, Липпи даже не подумал, что за ним могут подглядывать. А именно это и произошло. Уже довольно долгое время сквозь щелку в проеме дверей на него смотрела молоденькая девушка. Ее звали Лукреция Бути. Она всегда отличалась послушанием и покорностью. Отцом Лукреции был купец. К несчастью, он разорился и отправил дочь в монастырь. Лукреция опечалилась, однако перечить родительской воле не стала. Девушка надеялась, что со временем коммерческие дела родителя поправятся, и он сможет забрать ее отсюда домой. Но шло время, а дела синьора Бути так и не налаживались. Когда Лукреции исполнилось 17 лет, отец заявил, что дочь должна стать послушницей и с этим смириться. И снова Лукреция не сказала ни слова. Как же можно ослушаться старших! Вот и матушка-настоятельница предупредила, что в монастырь прибывает помешанный или бесноватый художник, от которого нужно держаться подальше. Лукреция знала, что нужно слушаться. Но ведь она не собирается с ним встречаться: только посмотрит одним глазком. Любопытство оказалось сильнее запретов.

Неожиданно для себя Лукреция надавила на дверь сильнее, чем предполагала, и та предательски заскрипела. Девушка испугалась. А вдруг этот бесноватый кинется на нее? Но ничего подобного не произошло. Она увидела перед собой обыкновенного спокойного мужчину. Его нельзя было назвать ослепительным красавцем, но и некрасивым он не был. Его очень красили мягкая добрая улыбка и спокойные ясные глаза.

Филиппо обернулся и увидел ее, модель, о которой мечтал. Юная и прекрасная, нежная и тонкая, она стояла перед ним, смущенно опустив глаза, а платок сползал с ее головы, отчего золотистые волосы рассыпались по плечам. Липпи показалось, что на мгновение сумрачная трапезная озарилась солнечным светом.

А Лукреция в ту же секунду бросилась бежать. Она остановилась, только захлопнув дверь своей кельи. Ей стало душно, и она чувствовала, как ее щеки пылают. Кругом было тихо, и только с улицы доносился бесконечный щебет веселых птиц и задорные голоса играющих детей. У Лукреции слезы навернулись на глаза. Она подумала о том, что у нее наверняка не будет детей, и сознание этого наполняло невыносимой горечью. В этот день на общей молитве девушка чувствовала себя как во сне. В первый раз она забыла, какими словами положено молиться…

А Филиппо в это время впервые подумал о том, что ему уже 50 лет, и это значит, что жизнь прошла окончательно и бесповоротно. Ему уже поздно влюбляться. Отныне он будет только писать портреты этих нестерпимо юных и прекрасных, недоступных для него девушек. И это все, на что он может рассчитывать…

Ну что ж, видно, так тому и быть, и Фра Филиппо Липпи направился к матушке-настоятельнице просить разрешения написать Лукрецию для алтарного образа Мадонны. Матушка долго колебалась, но потом все же заставила художника дать клятву, что он ничем не оскорбит послушницу. Филиппо поспешил заверить ее, что у него даже подобных мыслей нет в голове. Он и пальцем не тронет девушку. Мастер и в самом деле был далек от чувственности. В присутствии Лукреции он становился на удивление робким, даже лишний раз вздохнуть боялся!

Наконец алтарный образ был окончен. И вновь Филиппо обратился к настоятельнице. Теперь ему требовалось написать Лукрецию в виде танцующей Саломеи. Саломею он писал не в первый раз: папа уже заказывал ему однажды этот сюжет. Филиппо помнил, как в тот раз моделью для него служила первая красавица Флоренции. Но теперь, когда Филиппо видел перед собой Лукрецию, исполненную невинной грации, он ловил себя на мысли, что перед этой скромницей самая ослепительная женщина Флоренции просто дурнушка.

Безумная мысль завладела душой Филиппо: он решил, что освободит Лукрецию от этого убогого монашеского одеяния, ведь она достойна большего. Она должна носить только самые роскошные одежды. Еще в то время, когда Филиппо писал ее в виде Мадонны с младенцем на руках, он все время представлял, что это его ребенок.

Пока Лукреция позировала, Филиппо много говорил, как никогда в жизни. Он рассказывал ей о прекрасных городах и звенящих фонтанах, о платьях флорентийских красавиц, о том, как чудесно пахнут цветы и как шумят тенистые леса. Он рассказывал ей о мире, который он так любил и в котором так много солнечного света, радости и тепла. Лукреция, потрясенная, следила за его работой и вдруг промолвила, что ей тоже больше всего на свете хотелось бы увидеть этот мир. В тот же день они решились вместе покинуть монастырь, сбежать из него тайком. Это произошло во время празднования Выноса Пояса Пречистой Девы Марии. На торжество в Прато обычно съезжались со всей страны, и процессия паломников с бесценной реликвией медленно двигалась по узким улицам города. В такой толпе было легко затеряться, поэтому влюбленные без труда ускользнули от настоятельницы.

Ф. Липпи . Мадонна с младенцем и ангелами

Через несколько дней беглецов настиг отец Лукреции. Он ругался и проклинал дочь за то, что та опозорила семью, решившись на связь с нечестивым грешником, известным своим распутством. Он кричал, что не даст дочери ни гроша. И тут обычно тихая и покорная Лукреция не послушалась отца. Ей было все равно, в богатстве или бедности жить со своим избранником; ей было безразлично, что он монах и, видимо, никогда не сможет на ней жениться. Она пренебрегла родительским проклятием.

Однако Филиппо больше всего на свете хотел официального брака с Лукрецией, и он принялся действовать. Первым делом художник написал письмо в родной монастырь, а потом отправил своему покровителю Козимо Медичи подарок – картину с изображением Мадонны. Эта Мадонна с лицом Лукреции благословляла весь мир. Растроганный Медичи обратился с ходатайством к Папе Пию II, и тот освободил Липпи от монашеского обета. Прошло 5 лет, прежде чем Филиппо смог наконец обвенчаться с украденной им Лукрецией.

К этому времени у них уже родился сын, которого Лукреция назвала в честь отца – Филиппино, то есть «маленький Филиппо». И счастливый Липпи бесконечно рисовал свою возлюбленную так, как он всегда мечтал – с младенцем на руках. Еще через несколько лет у супругов родилась дочь Александра.

В 64 года Филиппо Липпи неожиданно скончался. Он находился в это время в Сполето, где вместе с другом фра Диаманте выполнял очередной заказ. Однажды друзья решили после работы зайти в трактир и пропустить по стаканчику, но задержались там на неделю. Веселились семь дней, а на восьмой Липпи умер. В городе были уверены, что его отравил отец очередной обесчещенной им девушки.

Диаманте вернулся во Флоренцию один. Он даже не подумал отдать Лукреции половину денег за выполненный ее мужем заказ. Диаманте показалось соблазнительнее купить себе имение. Медичи пожелал перевезти прах Липпи во Флоренцию, но местные жители не согласились отдать его. До сих пор прах Липпи находится в местном соборе. Сторожа говорят, что по ночам в соборе кто-то тяжело вздыхает и стонет. Они уверены, что дух беспокойного Филиппо не может найти успокоение, тоскуя даже после смерти по своей обожаемой Лукреции и по родной Флоренции.

В его любви никогда не было ничего постыдного, ничего непристойного, кроме разве что ее чрезмерности. И слова песнопения - «вся ты прекрасна, возлюбленная моя», - всегда толковал в отношении души. Предпочесть красоте души чувственную красоту, наслаждение ею значило бы злоупотребить достоинством любви.

Рассвет едва занимался, когда Петрарка вышел из дома. Воздух, остывший за ночь, сохранял еще прохладу, и роса на траве перед хижиной - так он называл свое жилище - и в саду на листьях деревьев сверкала крупными каплями, словно щедро рассыпанные кем-то алмазы. В утренней тишине пробуждающегося дня отчетливо слышно было журчание быстроструйного Сорга. Временами изумрудную поверхность потока разрывали всплески резвящейся форели. Доносилось пока еще робкое щебетание птиц и блеяние овец. Заголосил петух.

В эти ранние часы Петрарка любил созерцать сельскую идиллию - любовался зелеными лужайками, камышами вдоль берега, скалистыми утесами, громоздившимися по ту сторону Copra. Он наслаждался одиночеством, возможностью бродить на просторе вольным и беззаботным. «Утром на горы свой взор обрати» - вспомнилась строка из медицинского трактата.

В его жизни не раз бывало, когда, утомленный шумом и суетой городов, он скрывался здесь в Воклюзе - Уединенной долине, у истока Сорга, ставшей для него пристанью в море житейских бурь.

Я здесь живу, природой окружен,

и, на Амура не найдя управы,

слагаю песни, рву цветы и травы,

ищу поддержки у былых времен.

Небесная

Когда-то Гомер, исходив целый свет, остался жить на побережье среди суровых скал и лесистых гор. Так и он, Петрарка, поселился у подножия белоснежной Ветреной горы - самой высокой в округе и заметной издалека. И как его любимый Вергилий, гением не уступавший слепому греку, покинул в свое время Рим и уединился на пустынном морском берегу, где редко кто его навещал, так и он, Франческо Петрарка, бежал, истощенный пагубой, из Авиньона, этого современного Вавилона, и укрылся в заальпийских предгорьях. Здесь источником вдохновения ему служили не струи волшебной Иппокрены, а самый что ни на есть реальный студеный и быстрый Сорг.

Раньше, в молодые годы, в пылу юношеской любознательности, он предпочитал вести скитальческую жизнь. Исколесил Францию, Фландрию, Германию. Тогда у него не было возможности передохнуть, пожить где-нибудь отшельником, убежать от тревог и забот, скрыться от самовластных князей, завистливых вельмож и надменных горожан там, где нет ни обмана, ни наглости, ни подобострастия, а только покой, свежий воздух, солнце, речка, полная рыбы, цветы, леса, зеленые лужайки, пение птиц.

С годами он ничего так не боялся, как возвращения в город, и со все большим восторгом погружался в деревенское бытие, познавая вечную мудрость возделывания своего сада и наконец ощутив себя по-настоящему свободным от мирской суеты. Материально он был вполне независимым. Еще много лет назад, приняв сан, но не став, однако, клириком, он получил возможность пользоваться бенефициями - иметь недурной доход от земельного владения, обеспечивающий безбедное существование.

Солнце еще не появилось, но вот-вот должно было вспыхнуть над белой шапкой Ветреной горы, слегка уже окрашенной розовым светом.

Наступал знаменательный, незабываемый для Петрарки день. Много лет назад таким же апрельским утром он впервые увидел белокурую красавицу с черными глазами. Звали ее Лаура, он встретил ее в авиньонской церкви святой Клары. И этот же день двадцать один год спустя стал роковым: жизнь Лауры унесла беспощадная чума. Так, видно, угодно было Господу Вседержителю. Все эти годы Петрарка пламенно любил эту женщину, хотя она и была замужем, стала матерью одиннадцати детей, и вообще они виделись всего несколько раз, обменявшись лишь мимолетными взглядами. Он любил ее духовной ю, почитая даму своего сердца образцом совершенства и чистоты, не смея и мечтать о греховном прикосновении.

Древние говорили: всякая любовь начинается от взгляда. Но если любовь созерцателя восходит к его уму, то любовь человека чувственного стремится к осязанию. Любовь первого именуется божественной, второго - вульгарной. Одна вдохновляется Венерой небесной, другая - земной. Вот и Петрарку не раз попрекали земной природой его чувства к Лауре, убеждали, что, если он мог любить только то, что является его взору, значит, он любил тело. Что мог он ответить на это? Только то, что все зависело от целомудрия его возлюбленной. Она осталась неприступной и твердой, как алмаз, и ничто, даже гимны в ее честь, им сочиненные, которые, несомненно, были ей известны и услаждали самолюбие, не поколебали ее женской чести. Так он познал, что любовь есть лютейшая из страстей и что всех несчастней тот, которого не любят. Не это ли и побуждало его к странствиям, ибо перемена мест, следуя Овидиеву рецепту, помогает исцелиться от сердечного недуга. Увы, и странствия не излечили его. Где бы он ни был, куда бы ни заносила судьба, всюду его преследовал лик возлюбленной.

Возлюбленная навсегда пребудет с ним

Тогда он решил испытать еще один стародавний рецепт. Отвратить душу от любви помогает новое увлечение. Он не остался анахоретом, напротив, каялся в своей чувственности, которую с молодых лет стремился побороть. Пожалуй, впервые он испытал еще до встречи с Лаурой, в те годы, когда учился в Болонском университете. Там он пленился Новеллой д"Андреа, преподававшей юриспруденцию, - не только образованнейшей для своего времени, но и столь прекрасной женщиной, что ей приходилось читать лекции, укрывшись за ширмой, дабы не отвлекать внимания школяров. Случалось ему влюбляться и потом. Как-то из желания увидеть мир и в порыве молодого задора он добрался до берегов Рейна и попал в Кёльн. Город очаровал его не столько великолепным, хоть и незавершенным собором, сколько своими женщинами. Тут мог влюбиться всякий, у кого сердце оставалось еще свободным. И он готов был бы найти среди этого роскошного цветника свою даму сердца, если бы оно уже не принадлежало другой. Чувство к Лауре, далекое от земных вожделений, вдохновило его на создание свыше трехсот сонетов - своеобразного дневника любви.

За любовь к лесам и уединению Петрарку прозвали Сильваном - божеством, чем-то похожим на мифического Пана. Он и впрямь походил на него не только образом жизни, но и всем своим видом, и простым крестьянским облачением - он носил грубый шерстяной плащ с капюшоном.

Сегодня, правда, ему придется нарушить свое одиночество. Из Авиньона должен приехать мастер Гвидо. Петрарка ждет его с нетерпением - некоторое время назад он заказал ему камею из облачного агата. Петрарка знал толк в старинном искусстве глиптики - резьбе по цветным минералам, одном из древнейших ремесел, известных человеку. Он собрал целую коллекцию античных гемм - этим увлекались тогда многие. В ней были прекрасные миниатюры с врезанным изображением - инталии и с выпуклым - камеи.

Когда-то эти геммы украшали вельмож, их носили на поясе и запястьях, в виде перстней - они служили личными печатями. На некоторых имелись надписи и эмблемы. Их почитали как амулеты и талисманы и наделяли сверхъестественной силой, ибо верили в чудодейственные свойства камней. Петрарка читал об этом в древнем трактате и суеверно полагал, что эти свойства связаны с астрологией и магией. Верил, что геммы способны оградить от несчастья и уберечь от дурного глаза, принести удачу и богатство, помочь приворожить красавицу и сохранить любовь.

Недавно Петрарке досталась великолепная древняя гемма, которую принес ему сосед-крестьянин. Он нашел ее на своем винограднике. Петрарка сразу определил, что это камея из редко встречающегося гелиотропа - зеленого камня с красными, словно брызги крови, крапинками. Когда же промыл находку и рассмотрел изображение, его охватил еще больший восторг. Искусный мастер вырезал Амура и Психею, навсегда соединившихся в поцелуе. Настоящий шедевр! Именно тогда у него родилась мысль заказать камею с портретом Лауры - она стала бы его талисманом. Он будет носить камею, никогда с ней не расставаясь. Недосягаемая и далекая при жизни, его возлюбленная отныне навсегда пребудет с ним.

Свидание с любимой

Петрарка шел вдоль берега Copra туда, где поток, низвергаясь с огромной высоты из пещеры, несется меж отвесных скал, словно спешит на со своей старшей сестрой Роной. Дорога хорошо знакома: чуть ли не ежедневно совершает он по ней прогулку. Иногда, минуя тутовую рощу, поднимается дальше по лесистому склону в гору, туда, где в вышине на скалистом обрыве громоздится замок его друга епископа Кавайонского. Этот знаток литературы и ценитель древностей, пожалуй, единственный человек в округе, с кем он поддерживает . Беседы с ним всегда милы его сердцу и разуму.

Из камышей неожиданно появилась цапля. Она давно жила здесь, видно прельстившись богатой охотой. Важно ступая, направилась по каменистому дну на середину потока, застыла, высматривая добычу. Не подозревая об опасности, в солнечных лучах, окрасивших воду в золотистый цвет, резвилась форель. Вспугнутая всплесками, с камней поднялась стайка чибисов и скрылась за оливковыми деревьями.

По коротенькому мостику Петрарка перешел поток и вышел к тенистой лужайке около естественного каменного навеса в скале. Это было его любимое место, где он, скрываясь от палящего солнца, часто проводил дневные часы. Здесь ему хорошо думалось, гений места подстегивал воображение, возжигая жажду творчества.

Вспомнилось, как однажды, утомленный прогулкой, он заснул под навесом. Во сне, как наяву, явилась ему Лаура. На ней было голубое платье. Золотые волосы схвачены алой лентой, над продолговатыми, словно оливки, глазами взметнулись брови, губы окрашены в коралловый цвет, на щеках играет свет утренней зари. Она плавно ступала, будто парила в воздухе, протягивая к нему узкие ладони белых, как лилии, рук.

Уста ее разверзлись и произнесли слова, которые он так мечтал услышать. Лаура призналась, что любила его, но избегала встреч с ним ради общего их спасения.

Пробудившись, он сочинил тогда строки:

Следя с небес за мной, осиротелым,

Она себя являет нежным другом,

Вздыхая обо мне со мною вместе...

Увы, в земной жизни ему не суждено больше увидеться с Лаурой. И он задается вопросом, можно ли избежать разлуки, когда один из любящих остается в бренном мире, а другой возносится в царство небесное? Как сделать так, чтобы память о любимой, взятой Богом, вечно пребывала в сознании твоем? Верная Артемизия, жена карийского царя, страстно его любившая, избрала для этого более чем странный способ. Дабы и после смерти супруг всегда пребывал с ней, она, сумасбродная в своей страсти, превратила тело умершего в порошок и, растворив в воде, выпила этот варварский напиток. Иные, не желавшие и после смерти возлюбленного расставаться с ним, предпочитали уйти вслед - кончали самоубийством. Вот и его только там, за гробом, когда окончит он свой земной путь, может ждать свидание с любимой...

Лаура - женщина во плоти

Петрарка возвел взор к горизонту, где вдали, словно стены гигантского замка, возвышались зубцы горной гряды. Ему подумалось: прав Цицерон, утверждая, что нам придется умереть, но неизвестно, придется ли умереть уже сегодня, и нет никого, как бы молод он ни был, кто мог бы быть уверен, что проживет до вечера.

В самом деле, разве всякий день, восходящий для смертного, не есть либо его последний день, либо очень близкий к последнему?

Тем сладостнее было ему вспоминать о былом. Память постоянно возвращала в прошлое, напоминала о минувшем.

Перед мысленным взором вереницей проходили люди и города, всплывали физиономии недругов, лица друзей и тонкий профиль той, единственной, которую встретил в то далекое раннее апрельское утро у портала авиньонской церкви, и в сердце его, как от искры, вспыхнул пожар.

Странно слышать, когда некоторые, даже кое-кто из его друзей, сомневаются в том, что Лаура была женщиной во плоти. Она, мол, порождение его пылкого воображения, и имя ее он придумал, как, впрочем, и стихи , - они всего лишь выдумка, и вздохи, запечатленные в них, притворны.

Чтобы убедиться в обратном, достаточно заглянуть в пергаментный кодекс Вергилия, неизменный спутник странствий Петрарки. Много лет служит он ему чем-то вроде записной книжки. На полях заметки о прочитанных книгах, кое-какие даты, наблюдения и размышления. Но главное - на обороте первой страницы: эта запись, этот документ сердца и останется самым достоверным свидетельством, что тогда-то и там-то он, Петрарка, впервые встретил донну Лауру де Нов, славную своими добродетелями и воспетую им в ах.

Все это походит на историю о Беатриче. Ей тоже отказывали в реальном бытии. А между тем, как утверждает его друг Боккаччо, любовь Данте была вполне земной страстью. Боккаччо назвал даже ее имя - Портинари. Впоследствии она стала женой Симона де Барди и скончалась двадцати пяти лет от роду. Точно так же скептики потомки могут отказать и самому Боккаччо в том, что и он в своих творениях изобразил вполне реальную женщину - принцессу Марию, дочь короля Роберта Анжуйского. Следы этой страсти не трудно обнаружить в его книгах, где она воспета под именем Фьямметты.

Что касается его Лауры, то сомневающимся в ее реальности он может показать ее портрет. В свое время его нарисовал Симоне Мартини из Сиены - художник при авиньонской курии.

Нам этот лик прекрасный говорит,

Что на Земле - небес она жилица,

Тех лучших мест, где плотью дух не скрыт,

И что такой портрет не мог родиться,

Когда Художник с неземных орбит

Сошел сюда - на смертных жен дивиться.

Злая Парка - богиня судьбы - безжалостно прервала нить ее жизни и осудила поэта пережить ту, в чьих чертах сиял отблеск божественной красоты.

Все проходит: «Сегодня утром я был ребенком, и вот я уже старик». Ему говорят, когда читают его сонеты на смерть Лауры, что стыдно слыть влюбленным стариком. Оставь, мол, ребяческий вздор, погаси юношеское пламя, перестань вечно скорбеть об ушедшей. Чужая смерть не даст бессмертия. Больше размышляй о собственной смерти и помни о своей седине. Беги сладостно-горьких воспоминаний, ибо нет ничего мучительнее, чем сожаление о былой любви.

Волшебное свойство Геммы

Да, как и все, он путник в этом бренном мире, но жизнь прожил не напрасно, хотя дорога была длинной и крутой, однако все же привела в Рим в парадный зал сената на Капитолийском холме. В пасхальный, похожий на этот апрельский день под звуки трубы и ликующие возгласы его, облаченного в пурпурную мантию, подаренную королем Робертом со своего плеча, увенчали лавровым венком, воздав почести первому поэту. Выходит, не зря проводил он ночи при свече, изнуряя тело и напрягая зрение, и без того никудышное. Для него постоянный труд и напряженное усилие - все равно что питание для души.

Время шло к полудню, солнце уже сильно припекало, форель в реке давно угомонилась, и цапля исчезла в камышах.

Пора было возвращаться, тем более что наступало время обеда и вот-вот должен был пожаловать гость.

Мастер Гвидо был невысоким, смуглым, немолодым человеком и, как все провансальцы, живым и разговорчивым, с острым взглядом умных глаз, проникавшим внутрь собеседника, словно алмазное сверло, которым он обрабатывал камни.

На нем была простая, грубой вязки, плотно облегавшая грудь и плечи синяя кофта, какие носили еще деды, поверх нее доходивший до колен белый сюрко без рукавов с разрезами по бокам и великолепной застежкой-аграфом из аметиста у ворота.

Человек многоопытный в обращении с клиентами, среди которых преобладали люди состоятельные, мастер Гвидо не торопился перейти к делу. Поначалу справился о здоровье синьора Франческо.

В свою очередь Петрарка осведомился, как прошла дорога: ведь гостю пришлось проделать верхом довольно долгий путь. На вопрос, что творится в Авиньоне - этом новоявленном центре христианского мира, тот рассказал о кое-каких событиях последнего времени, о том, что по-прежнему эта папская столица полна купцов и торговцев, улицы кишат всякого рода заезжим людом, искателями легкой добычи и теплых местечек. Как и раньше, повсюду слышна разноязычная речь, мелькают заморские одежды, паломники, нищие в рубище, монахи в черных и коричневых рясах, вельможи в парче и шелке.

Петрарка полюбопытствовал, как идут дела у всем известного золотых дел мастера Энрико, к которому ему самому не раз приходилось обращаться. Здоров ли гравер Джованни? Не встречал ли гость ученого монаха Варлаама, преподававшего ему когда-то греческий язык? И как поживает другой монах, Леонтий, известный переводами на латинский язык трудов Гомера?

Не удержался, чтобы не спросить, что нового в приходе святого Петра, у его соотечественников, населявших тот квартал, где жил и он сам. Существует ли еще постоялый двор «Под тремя столбами»? Сохранился ли обычай устраивать регаты на Роне и танцуют ли все еще развеселые горожане на мосту святого Бенезета?

Вопросов был слишком много. Мастер Гвидо даже несколько смешался и не на все смог дать ответ.

Служанка подала хлеб, рыбу, пойманную в Сорге и приготовленную на вертеле, поставила на стол орехи.

Как бы оправдываясь за столь скромное угощение, Петрарка заметил, что умеренность в пище - путь к здоровью. Лишнее все неполезно. И в шутку процитировал: «...высший закон медицины - диету блюсти неуклонно».

Когда покончили с рыбой, Петрарка, указывая на блюдо с орехами, вновь вспомнил строку: «Съешь после рыбы орех...» Оба рассмеялись.

Я вижу, маэстро большой поклонник Салернского кодекса? - спросил мастер Гвидо, расправляясь с орехом.

Не скрою, иногда почитываю его и соглашаюсь в том, что касается воздержания в пище и вреда праздности. Всяким лекарям-шарлатанам, как и разным алхимикам, которых развелось, как уток в заводях, я не верю, - сердито сказал Петрарка. - Алхимики уверяют, что эликсир мудрецов может сохранить телесное здоровье. Но пока что никто еще не видел этой их панацеи, этого, как они говорят, философского камня.

С его помощью можно превращать в золото другие металлы и создавать драгоценные камни. Мне бы такой не помешал, - мечтательно произнес резчик и глубоко вздохнул.

Трудно поверить, - мрачно заметил Петрарка. - Что касается природных камней и их свойств, то это всеми признано. Один эскулап посоветовал мне носить гемму из яшмы, чтобы предостеречь от колик, и, представь, помогло. - В старину верили, что геммы предохраняли от недугов, - согласился мастер. - Важно правильно избрать камень, сделать нужное изображение или надпись-заклинание.

Скорее всего, это сказки, однако не лишенные доли истины. У Платона есть рассказ о том, как лидийский пастух по имени Гигес с помощью найденного в пещере волшебного перстня в виде геммы, делавшего его владельца невидимым, получил царский трон.

А я на каком-то лапидарии прочитал, будто есть камень, называемый аргюдофюлаксом. Если его поместить на пороге дома, то он послужит лучше всякой сторожевой собаки. Стоит ворам подойти к дверям, как он, словно труба, начинает подавать сигнал.

Возможно, и так, хотя Плиний и называет все это измышлениями магов. Преамбула явно затянулась, и мастер Гвидо понял, что пора вспомнить о цели своего приезда. Он достал из кожаного кошелька, прикрепленного к поясу, небольшую коробочку и, открыв ее, протянул Петрарке.

На фоне черного бархата выделялся силуэт Лауры, вырезанный из облачного агата.

«Господи, - подумал Петрарка, - какая красота! Будто живая, теперь сама Лета бессильна отнять ее у меня...»

Если синьор хочет, чтобы эта камея служила ему талисманом, то носить ее следует на груди.

Вместо ответа Петрарка рассказал легенду, которую ему довелось как-то услышать в Ахене. Это было предание о любви императора Карла Великого и чудодейственной силе геммы.

Любовь его к женщине, чье имя история не сохранила, была столь сильной, что он забросил дела правления и ни в чем не находил покоя, кроме как в ее объятиях. Ни мольбы близких, ни увещевания советников - ничто не помогало, пока эту женщину не унесла скоропостижная смерть.

Однако напрасно радовались подданные. Страсть императора не утихала и перешла на безжизненный труп. Пренебрегая неотложными государственными делами, он льнул в холодной постели к желанному телу, звал подругу, словно она еще дышала и могла ответить, шептал ей ласковые слова, рыдал над нею. Что было делать? Как помочь государю и спасти империю?

В то время был при дворе один первосвященник, человек, известный святостью и знаниями. Он обратился к Богу с молитвой, уповая на его милость.

После многих дней самозабвенных молений его посетило дивное чудо. С неба раздался голос: «Под языком усопшей таится причина царского неистовства!»

Священник тайком проник в помещение, где лежало тело, и вложил перст в мертвые уста.

Под оцепенелым языком обнаружил он гемму в виде крошечного колечка. Не раздумывая, первосвященник утопил его в ближнем болоте.

Когда Карл вошел, перед ним лежал иссохший труп. Потрясенный, он велел унести его и похоронить.

Но волшебное свойство геммы продолжало действовать.

Император поселился на берегу болота, с наслаждением пил из него воду и в конце перенес сюда свою столицу. Посреди болота построил дворец с храмом, чтобы никакие дела больше не отвлекали его отсюда. Там он и был похоронен, - закончил Петрарка свой рассказ.

Любовь - есть желание красоты

Зазвонили к вечерне. Спохватившись, мастер Гвидо поднялся - надо было спешить в обратный путь. Поблагодарив за угощение и золотые дукаты, полученные за работу, он отправился по авиньонской дороге.

Быстро смеркалось. Петрарка зажег свечу. На столе перед ним лежала камея. Профиль Лауры из облачного агата, освещенный мерцающим огнем, словно светился изнутри каким-то неземным, волшебным светом.

Любуясь, он думал о том, что любовь, как справедливо заметил Платон, есть желание красоты. Это - primum movens мироздания, то есть первый движущий принцип. Разве не об этом говорит наставник мудрости Боэций, утверждая, что любовь правит землею и морем и даже небом высоким. И не повторил ли века спустя эти слова Данте, сказав, что любовь движет солнце и светила. Но если любовь составляет сущность мира, то красота - его облик.

Мы славим мастерство рук, созидающих прекрасное. И наслаждаемся красотой геммы, то есть трудом мастера. При этом надо только помнить, что от красоты чувственных вещей следует восходить к красоте нашего духа и восхищаться источником, породившим ее.

В его любви никогда не было ничего постыдного, ничего непристойного, кроме разве что ее чрезмерности. И слова песнопения - «вся ты прекрасна, возлюбленная моя», - всегда толковал в отношении души. Предпочесть красоте души чувственную красоту, наслаждение ею значило бы злоупотребить достоинством любви.

Петрарка тщательно выбрал еще не отточенное гусиное перо. Перочинным ножиком срезал его, как полагалось, наискось, затем расщепил кончик, чтобы лучше удерживались чернила, и, осторожно обмакнув во флакон с черной, приготовленной из чернильных орешков влагой, начал выводить буквы особо полюбившимся ему начертанием. Он обучился ему у выдающихся писцов в монастырском скриптории еще в бытность свою в Болонье.

На желтый лист ложились ровные, круглые, с едва заметным наклоном вправо буквы. Он писал, будто произносил слова молитвы, вознося хвалу Всевышнему за то, что послал ему средь тысяч женщин одну-единственную, ставшую его вечной возлюбленной.

Благословляю день, минуту, доли

Минуты, время года, месяц, год,

И место, и придел чудесный тот,

Где светлый взгляд обрек меня неволе.

Благословляю сладость первой боли,

И стрел целенаправленный полет,

И лук, что эти стрелы в сердце шлет,

Искусного стрелка послушен воле.

Благословляю имя из имен

Когда к любимой обращался он.

Благословляю все мои творенья

Во славу ей, и каждый вздох, и стон,

И помыслы мои - ее владенья.

Франческо Петрарка родился 20 июля 1304 года в городе Ареццо (Италия). Он был выходцем из семьи нотариуса и должен был продолжать дело отца, но право мало занимало его. К тому же после смерти отца Петрарка по завещанию получил только рукопись Цицерона. Отсутствие средств к существованию заставило его стать священником. Поселившись в Авиньоне и приняв духовный сан, Петрарка впервые встретил свою возлюбленную, Лауру, которой в последствие посвящал свои знаменитые сонеты. Лаура была для него объектом преклонения и чистой платонической любви. Несмотря на то, что виделись они всего несколько раз и не были по-настоящему знакомы, Петрарка пронес это чувство через всю жизнь. Даже после того, как жизнь Лауры унесла эпидемия чумы, Петрарка ещё десять лет воспевал её.
Семь веков отделяют нас от истории большой любви великого поэта средневековья Франческо Петрарки к прекрасной Лауре. Семь веков литературоведы, историки и искусствоведы спорят, существовала ли Лаура в действительности, и если существовала, то кто она? Давайте и мы попытаемся понять, почему имена Петрарки и Лауры стали нарицательными.
Он впервые увидел Лауру утром 6 апреля 1327 года во время пасхального богослужения в церкви Святой Клары в Авиньоне. Ей было двадцать лет, ему - двадцать три.
Благословляю день, минуту, доли
Минуты, время года, месяц, год,
И место, и предел чудесный тот,
Где светлый взгляд обрек меня неволе.
Исторические источники не дают однозначного ответа, общались ли они лично, и отвечала ли Лаура взаимностью поэту, который через всю свою жизнь пронесет светлое чувство, пробужденное весенним днем златокудрой красавицей. Он выражал свою любовь в сонетах, которые и по настоящее время считаются вершиной в развитии итальянской поэзии, а знаменитый посвященный Лауре поэтический сборник «Книга песен» — вершиной творчества Франческо Петрарки.
Три года с момента их первой встречи Петрарка провел в Авиньоне, воспевая в сонетах платоническую любовь к Лауре и пытаясь поймать хотя бы один её мимолетный взгляд в церкви и других местах, которые она посещала. Лаура была верной супругой и матерью большого семейства — у неё было одиннадцать детей. Но всё это Петрарка совершенно не замечал, она была для него сравнима с ангелом:
Средь тысяч женщин лишь одна была,
Мне сердце поразившая незримо.
Лишь с обликом благого серафима
Она сравниться красотой могла.
Литературоведы утверждают, что последний раз Петрарка видел Лауру 27 сентября 1347 года, за полгода до её трагической смерти в апреле 1348 года, причину которой достоверно назвать не возьмется никто. Может быть, это была чума, свирепствовавшая тогда в Авиньоне, а может быть, туберкулез и истощение. Петрарка отказывался смириться со смертью любимой, и в сонетах, написанных уже после смерти Лауры, он обращается к ней, как к живой.
Незадолго до своей смерти Франческо Петрарка написал, что у него было только два желания в жизни - Лаура и лавр (любовь и слава). Слава настигла его еще при жизни, с Лаурой же он надеялся соединиться в мире ином: «Уже ни о чем не помышляю я, кроме неё», — последнее, что он промолвил в своей жизни.
Читать книги из фондов МБУК "ЦБС им. Горького":
И(Ита)
Д19
Данте. Петрарка. Микеланджело: Поэзия Возрождения [Текст]. - Москва: ЭКСМО, 2002. - 384 с. - ISBN 5-699-00706-7: 53.00 р.

И(Пол)
П18
Парандовский, Ян.
Алхимия слова; Петрарка; Король жизни: [о О. Уальде] : [пер. с пол.] / Ян Парандовский; [сост., вступ. ст. С. Бэлзы]. - М. : Правда, 1990. - 651 с. - ISBN 5-253-00007-0: 4.00 р.

91.9:83
П 30
Франческо Петрарка: библиогр. указ. рус. переводов и критич. лит. на рус. яз. - М. : Книга, 1986. - 239 с. - 3 000 экз. - (в пер.) : 1.30 р.